Можно было пожелать Лене Кружневу счастливого и долгого жизненного пути, но произошел неприятный инцидент, закончившийся в народном суде.

Леня влюбился, остановив свой выбор на хрупкой девушке, поглядывавшей на него доброжелательно. Они, что называется, встречались и, хотя девушка училась на филфаке, часто вместе готовились к экзаменам. Через какое-то время они стали физически близки. Леня уже готовился сделать предложение, когда произошла история самая заурядная: девушке понравился другой. Подобные конфликты в студенческой среде – явление обычное. Погорюет сторона потерпевшая, забудет, снова влюбится. Леня был не из таких, к тому же соперник оказался рослым, плечистым красавцем с бархатным голосом. Самим фактом своего существования он наступал Лене на, казалось бы, зажившую мозоль.

Когда Кружнев убедился, что отвергнут окончательно, он на ближайшем студенческом вечере выплеснул в лицо красавца стакан воды и добился, чтобы счастливый соперник ударил первым. Свидетелей присутствовало более чем достаточно. На глазах у растерявшихся студентов буквально за несколько секунд Леня этого парня изувечил. Происшествие поначалу хотели спустить на тормозах: мол, молодежь дралась и дерется, пострадал обидчик, Леонид Кружнев – субтильный юноша, лучший студент курса. Но из больницы сообщили в милицию, что доставлен человек с переломом ребер, челюсти и тяжелым сотрясением мозга, да и многие студенты были возмущены, увидев, как Кружнев первым же ударом сбил соперника с ног, а потом добивал уже лежачего.

Состоялось следствие и суд, Кружнев получил три года условно, был исключен из комсомола и отчислен из университета.

На следствии и суде Леня твердо и последовательно повторил, что ничего не помнит. Его ударили по лицу, и он бросился на обидчика, очнулся, когда его держали товарищи. Это и спасло его от тюрьмы.

«Дурак и неврастеник, – рассуждал он, вернувшись из суда. И чего ты добился?» Парня, который лишь недавно вышел из больницы, он не жалел. Просто о нем не думал, а вот комсомольское собрание вспоминал. Где они, комсомольцы-добровольцы, которых показывают в кино? Робкие голоса, прозвучавшие в его защиту, потонули в шквале негодования. «Кружнев обнажил свою звериную антигуманную сущность, чуждую социалистическому обществу…», «Кружневу не место в рядах…»

Леня все время помалкивал, думал, обойдется, но, когда с трибуны сформулировали мысль о его чуждой сущности да еще добавили что-то о разлагающей идеологии Запада и какая-то комсомолка-двоечница накляузничала, что видела, как Кружнев читает Ницше, он понял – это конец. В своем последнем слове Леня сказал:

– Это вы антигуманны, мозги ваши заштампованы, в Ницше вы ничего не понимаете, так как не читали. И возмущение ваше насквозь лживое, в деканате сказали: исключить, вы и стараетесь.

Он подошел к столу, за которым сидело бюро, положил комсомольский билет и прошел через примолкшую аудиторию. Получилось красиво, но совершенно бессмысленно. И девчонку, из-за которой все произошло, он давно разлюбил, и диплом накрылся, а его надо бы иметь. Физику, математику, да и гуманитарные науки Леня не любил, учился отлично, так как обладал феноменальной памятью и упорством, мог заниматься восемь – десять часов в сутки. Он стремился быть первым, иначе затолкают, упрячут в толпу, которую он презирал. Понимание толпы как однородной серой человеческой массы у него ассоциировалось с собственными родителями. Мама с папой были людьми из длинной покорной очереди, что вьется порой у магазина.

Отец работал четверть века бухгалтером, всю жизнь просидел за одним и тем же столом и поднимется из-за него, лишь когда соберется на пенсию. Мать служила в канцелярии министерства, перекладывала со стола на стол бумажки, подшивала их в папочки. Оба они были маленькие и тихие, в огромных очках, за которыми стеснительно прятались добрые, ласковые глаза. Вечерами они пили чай с сушками и вареньем, смотрели телевизор, смущенно, словно вчера познакомились, улыбались друг другу и восторженно смотрели на сына, если он выходил из своей комнаты к столу.

Леня не любил смотреть на родителей, понимая, что является их копией. Однажды в припадке злобы подумал, что таких следует кастрировать, чтобы они не производили потомство. Два серых мышонка влюбились и произвели на свет, естественно, мышонка с волей, душой и сердцем другого существа. Может, был у него прапрадедушка каким-нибудь полковником лейб-гвардии гусарского полка, позже ветвь выродилась, а в нем опять возродилась?

Дома Леня никогда ничего не рассказывал, промолчал и о суде, и об исключении. «Надо искать выход», – думал он, укрывшись в своей комнате. Все в их квартире было маленькое, затертое, тесное, как и положено в мышиной норке. Правда, какой-нибудь чудак мог бы назвать ее прелестным гнездышком, согретым любовью и семейным уютом.

Леня смотрел на свое отражение в вымытом до зеркального блеска окне. «Подведем итоги: без диплома, исключен из комсомола, имею условное осуждение. С таким набором меня в нашем сверхгуманном и сверхдемократическом обществе допустят сторожить черный ход».

Делать изнурительную гимнастику, сидеть бесконечными часами за письменным столом – к этому он принуждал себя силой. А вот что действительно любил, так это стругать и резать деревяшки. Взяв причудливый корень, Леня оттаивал душой, вглядывался в него, словно угадывал знакомые, но забытые черты, потом острым ножичком удалял лишнее, выявляя пригрезившийся образ. В основном у него получались горбуны-уроды, змеи-горынычи либо доисторические ящеры, страшные, но живые. Занимался он своим хобби в короткие часы досуга, относился к нему легко, несерьезно, как к отдыху и развлечению.

Оказавшись выкинутым из формальной жизни, ища для себя новые пути, Леня выгреб из стола свои поделки. «Стоит попробовать», – решил он, и со свойственным ему упорством и фанатизмом начал работать.

Сравнительно быстро, за два-три года, Кружнев нашел множество единомышленников – каких только чудаков и сумасшедших не живет в столице, – обнаружил выставки-продажи, обзавелся специальным инструментом, начал гулять по паркам и лесам Подмосковья в поисках притаившейся там натуры. Его хобби превратилось в ремесло не только интересное, но и доходное. Так как Леня не пил и не курил, позволял родителям себя кормить и одевать, скоро у него скопилась изрядная сумма, и он купил «Жигули».

На выставках Леню Кружнева обвиняли в формализме и бездуховности, но его страшноватые творения пользовались успехом у детей и богомольных старух. Одни видели в них любимых сказочных героев, другие – исчадия ада, которые грядут в наказание за все грехи человеческие. Он творил, что хотел, как чувствовал, заботился о своем гардеробе, содержал в порядке свои «Жигули», стал снова поглядывать на женщин.

Маше, она называла себя Марией, только исполнилось двадцать. Она приехала со Смоленщины якобы поступать в институт, на самом деле желала выйти замуж за москвича и жить, как подобает красавице. Она себя несколько переоценивала: стройная блондинка, вздернутый носик, голубые, порой бессмысленные глаза, пышные, волнующие юнцов формы, но опытные мужчины знают, что женщины такого склада очень скоро теряют спортивные кондиции, полнеют и расплываются.

Маша работала штукатуром на стройке, жила в общежитии, все деньги тратила на парфюмерию и наряды, разыскивала сначала принцев, затем по нисходящей – директоров магазинов, продавцов комиссионок, грузчиков мебельных магазинов. Мужчины знакомились охотно, с готовностью выполняли свои обязанности, то есть кормили в ресторанах и столовых, угощали коньяком и красненьким, оставляли ночевать, но жениться не торопились.

Леня Кружнев подвез как-то проголосовавшую Машу от проспекта Калинина до Белорусского вокзала, а через два месяца они поженились.

Человек, как известно, сложен и противоречив. Кружнев насмехался над пристрастием девушек к мужчинам рослым и видным, над легкомысленным пренебрежением внутренней сутью человека, а сам с детства мечтал лишь о красоте. И женился он именно на красотке. Надо отдать Кружневу должное: он не обманывался, в чувства Маши не верил, знал цену уму и духовному содержанию своей избранницы. Тебе нужна квартира, московская прописка и машина? Имеется. Ты тоже меня устраиваешь. Так сделка состоялась.